Люди слишком поглощены своим собственным, чтобы воспринимать чужое. Мы не умеем видеть и чувствовать за пределами собственного «болит» и «хочу». Известный нам мир умещается на кончике этого «болит». И окружающие волей-неволей становятся проекциями, агентами нашей боли и нашего желания (желания, которое при ближайшем рассмотрении всегда оказывается обратной стороной боли). Обычно мы и этого не видим, поскольку боль, о которой идёт речь, не выходит за рамки привычных, фоновых ощущений. Мы успели к ней привыкнуть, притерпеться, и уже не распознаём её в качестве боли — как не слышим тиканья часов в спальне или позвякивания рельсов за окном.Вчера один из старших учеников сказал: «Кажется, только теперь ко мне потихоньку приходит понимание — что такое реальная практика».
«И что же это — реальная практика?»
«Это когда, наконец, начинаешь видеть людей вокруг себя».
«Ага, — подумал я, — вот тебе, бабушка, и долгожданный пирог с яблоками!»
Я очень редко говорю на занятиях о таких вещах – объяснить это почти невозможно, и не потому, что сложно устроено само явление, а потому, что слова не объясняют самого главного.
Что значит «когда начинаешь видеть людей»? Раньше ты их не видел?
Не видел.
Настолько, что не видел и собственного «невидения».
Не секрет, что человеческий аппарат восприятия несовершенен: бодрствующему сознанию достаются крохи с барского стола реальности.
Пользуясь одинаковыми словами, мы говорим на разных языках.
Говоря о других, мы всегда говорим о себе. Говоря о себе, говорим о том, как (по нашему мнению) нас видят другие.
Я не имею претензий к тем, кто меня не понимает, поскольку сам далеко не всегда готов понять других.
Зато, когда человек слушает, и – самое главное – открыт миру настолько, что начинает СЛЫШАТЬ, меня это искренне изумляет: вот ведь – диво дивное, редкое, небывалое!
Люди слишком поглощены своим собственным, чтобы воспринимать чужое. Мы не умеем видеть и чувствовать за пределами собственного «болит» и «хочу».
Известный нам мир умещается на кончике этого «болит». И окружающие волей-неволей становятся проекциями, агентами нашей боли и нашего желания (желания, которое при ближайшем рассмотрении всегда оказывается обратной стороной боли).
Обычно мы и этого не видим, поскольку боль, о которой идёт речь, не выходит за рамки привычных, фоновых ощущений. Мы успели к ней привыкнуть, притерпеться, и уже не распознаём её в качестве боли — как не слышим тиканья часов в спальне или позвякивания рельсов за окном.
Различимой она становится лишь тогда, когда ничто её не заслоняет — в редкие мгновения покоя или во время глубокой медитации. Можно сказать, что большая часть наших повседневных действий направлена на погашение или смягчение этой боли, на отвлечение, защиту от неё. Сам процесс отстранения или замещения боли также остаётся за кадром, мы принимаем его за нечто иное — развлечение или работу, любовь или долг.
Но однажды боль отступает, временно – на день или два – сил оказывается достаточно, чтобы просто БЫТЬ – вне желаний, опасений, усталости, страстей, стремлений, тревог и чувства вины. Вне постоянной жажды замещения или избывания боли.
И тогда, только тогда – окружающие становятся теми, кто они есть.
Ни на кого не похожими, единственными в своём роде.
Увы, далеко не каждый из тех, кто практикует, видит людей, и всякий раз, когда вы с изумлением и восторгом рассказываете мне об этом, я чувствую, что не напрасно расставляю по утрам подушки для медитации и завариваю высокогорный тайваньский улун.
Автор:
Дмитрий Дейч