Свами Раманагири

Пэр Александер Вертин (Вестин), который позже взял имя Свами Раманагири, родился в семье шведских аристократов в июне 1921 года. Хоть он и приходился родственником семье короля Швеции, родной для него стала «королевская» йога Патанджали. В молодости он открыл для себя работу Свами Вивекананды «Раджа йога» и обнаружил, что знаком с её предметом настолько, что вскоре после начала практики стал демонстрировать йогические сиддхи. В 1945 году он приехал в Индию в рамках двугодичного гранта для изучения философии в Бенаресском Индийском институте, но главной целью его путешествия были поиски компетентного учителя, который помог бы ему продвинуться в практике йоги…Пэр Александер Вертин (Вестин), который позже взял имя Свами Раманагири, родился в семье шведских аристократов в июне 1921 года. Хоть он и приходился родственником семье короля Швеции, родной для него стала «королевская» йога (раджа-йога — прим. пер.) Патанджали. В молодости он открыл для себя работу Свами Вивекананды «Раджа йога» и обнаружил, что знаком с её предметом настолько, что вскоре после начала практики стал демонстрировать йогические сиддхи (паранормальные способности — прим. пер.)

В 1945 году он приехал в Индию в рамках двугодичного гранта для изучения философии в Бенаресском Индийском институте, но главной целью его путешествия были поиски компетентного учителя, который помог бы ему продвинуться в практике йоги. Его преданный из Дании Шуньята (Альфред Юлиус Эммануэль Соренсен) вспоминает их встречу вскоре после приезда Свами Раманагири:

«Пэра Вестина я встретил в солнечный зимний день в священном Бенаресе в 40-х годах. Он появился, плавно двигаясь по береговой полосе, где прачки самозабвенно полоскали грязное бельё почтенных эгоджи [так Шуньята любовно называл воплощённые души — прим. автора]. Я делился остатками своей трапезы с друзьями-ослами, потому что мои друзья-люди всегда давали мне больше, чем я мог съесть. Пэра, как показалось, тронула моя дружба с ослами. Рыбак рыбака и осёл осла видят издалека! Пэр находился в теле около 25 лет, выскоком, смуглом и худощавом. Он выглядел вдумчивым, культурным, респектабельным и уравновешенным. Его верхняя губа была слегка повреждена каким-то взрывом во время выполнения боевого задания. Я заметил небольшую сутулость… Мы пошли в священный Бенарес пообщаться с садху, гуру и учёными пандитами. Один из гуру окрестил Пэра «Шри Хануман». Ни уровень компетенции этого гуру, ни имя, которым он окрестил Пэра, меня не слишком впечатлили. Поскольку в тот момент в священной Бхарате (Индии — прим. пер.) Пэр находился недавно, у меня было ощущение, что в итоге он найдёт свой путь. «Так шаг за шагом пока идёшь, путь будет раскрываться пред тобой» (Книга Притчей Соломоновых 12:4, Сирийская редакция «Пешитта» — прим. пер.)»

Вскоре они сдружились. С наступлением лета Шуньята пригласил Пэра погостить у него в Альморе:

«Пэр прибыл в моё гималайское уединение весной, когда на равнинах стояла жара. Он поселился в моей верхней пещере «Шунья» на вершине холма, откуда открывался безбрежный вид и ещё более безбрежный океан безмолвия. Пока крылья Парамахамсы (титул, даваемый просветлённым учителям — прим.пер.), росли и расправлялись, он пропитывался благодатным уединением в чистом мире небесной синевы, подобной цвету Кришны. В нём была психологическая жажда полной открытости и обнажённости. В этом прослеживалась потребность в естественности, неприкрытой лохмотьями эго, напускной респектабельностью или артистической игрой. При подобной непорочности фиговые листья неизбежно становятся неприличными или начинают обозначать вульгарное ханжество.

Пэр чувствовал себя комфортно в этой гималайской обстановке, с книгами и богатой внутренней жизнью. Снаружи было звенящее самосветящееся Безмолвие, внизу — ветер в сосновых ветвях, и всё нарастающий звук Аум. Я не мешал Пэру за редким исключением оказания кое-какой помощи и бесед. Иногда мы с ним естественно и обнажённо дурачились, сгребая опавшую хвою или собирая сухую траву или хворост — всё в процессе наших гималайских размышлений.

Пэра Вертина удостоили двухлетнего гранта на изучение в Индии религии и философии, но он отрёкся от всего, как только углубился в йогу и интенсивное самовопрошание. Позже я познакомил его с Раманой Махарши в Тируваннамалае. Благодаря Махарши он в итоге достиг полного «пробуждения», «Самоосознания» или «опыта адвайты». Хануман, имя, данное ему в Бенаресе, отпало, а вместо него появилось «Раманагири», данное Раманой Махарши. Хоть сравнения и неприятны, всё же Рамана Махарши — это Гималаи на фоне современных холмиков, мелкотравчатых и фальшивых гуру.

Пэр получил благодать Махарши и понимание сахаджи (естественное состояние самореализованности — прим. пер.). Когда мы только познакомились, я ничего не доказвал. Гималаям и Пустоте (Шуньяте) нет нужды что-либо доказывать. Я чувствовал в нём некий шведский оккультизм и интенсивное стремление к реализации истины. Позже Раманагири ступил на древний путь, ведущий домой, по которому проходило множество полностью просветлённых. Здесь все интеллектуальные концепции и конструкции исчезают. Остаётся одна осознанность, лишённая всяких теорий и абстрактных идей. Это — безмятежное стостояние восхищённого спокойствия в абсолютном безмолвии. Его называют нирваной, или турьей, или шуньей.

Раманагири находился в состоянии «переживания адвайты» (переживания недвойственности души и Бога — прим. пер.). Я оказал Раманагири пранам-почтение, коснувшись его стоп с каруна-любовью и индийской гималайской ананда-благодарностью. Покинув мою обитель, он отправился в паломничество. Во время своей джива ятры [паломничества души — прим. автора] он жил в основном в южной Индии, у побережья, в джунглях и на горе, где светится галька, на святой горе Аруначала.»

В какой-то момент, когда он ещё жил в Бенаресе, Пэр принял саньясу по формальной инициации. Мне неизвестно имя его дикша-гуру (учитель, который проводит инициацию — прим. пер.). Он называл его просто «святой из Бенареса». Приняв саньясу, Пэр отрёкся как от своих академических занятий, так и от своего состояния, насчитывавшего более восьми миллионов долларов.

Во время инициации его дикша-гуру поставил ему условие никогда ни о чём не просить, а только принимать то, что предлагают. В день инициации он проходил мимо дома своего друга, но тот его не узнал из-за бритой головы и оранжевой мантии.

Увидев саньясина, он крикнул жене: «Тут пришёл попрошайка, дай ему гнилых бананов!» Это была его первая бхикша (подаяние пищи — прим. пер.).

На следующий день, когда он проходил мимо дворца раджи Бенареса, к нему обратился солдат, попросив войти внутрь.

«Зачем?» — спросил свами.

Солдат ответил, что у раджи есть обыкновение ежедневно предлагать еду первому саньясину, которого он увидит перед воротами своего дворца. И вот, в тот день, его пригласили внутрь, оказали королевские почести и щедро угостили при личном участии раджи.

Когда позднее он рассказал об этих двух случаях своему дикша-гуру, тот сказал, что к обоим нужно относиться с одинаковым безразличием, так как пища нужна только для поддержания жизни в теле. Остаток своей короткой жизни он больше никогда ни о чём ни просил и не имел дела с деньгами.

В начале 1949 года он впервые пришёл в Тируваннамалай встретиться в Бхагаваном (Шри Раманой Махарши — прим. пер.). Хотя он имел естественную склонность к раджа-йоге, занимаясь ею многие годы, Свами Раманагири моментально увлёкся атма-вичарой (самовопрошанием — прим. пер.), методом Шри Раманы. Поскольку это отличалось от практических наставлений, полученных им от его дикша-гуру, Свами Раманагири считал, что обязан посоветоваться с ним о смене направления практики. Дикша-гуру сказал, что Бхагаван был его истинным Гуру, и дал добро на то, чтобы он следовал учению, полученному в Раманашрамаме.

В течение сорока дней Свами Раманагири интенсивно практиковал самовопрошание в присутствии Бхагавана и был вознаграждён непосредственным переживанием Самости в день Шиваратри (день рождения Шивы в феврале/марте — прим. пер.) 1949 года. Когда позже его спрашивали о том, что произошло в тот знаменательный день, он обычно отвечал: «В тот день я сделался глупцом». Всю оставшуюся жизнь он говорил о себе в третьем лице, называя «этот глупец».

В своих записных книжках он так описывал эффект, произведёный на него этим переживанием:

Я не знаю ничего,
и этот «Я», который знает — никто иной, как невежественный глупец.
Я думаю, когда я не думаю,
что у меня нет ни конца, ни начала.
Тот, кто думает, должен пройти тысячи перерождений.
Когда есть «Я», Его нет, когда есть Он, нет меня.

Как он практиковал атма-вичару? Конечно не так, как рекомендовал Бхагаван. Это был его собственный специфический метод, сочетавший классическую вичару, пранаяму, немного нети-нети (букв. «ни то, ни это», вид аналитической медитации в адвайта-веданте для понимания природы Брахмана — прим. пер.) и немного визуализаций. Кое-какие сведения о его методе можно почерпнуть из длинного письма, написанного им профессору К. С. Саши. Оно начинается следующими словами:

«В процессе садханы к ищущей душе майя сначала приходит в виде мирских беспокойств, затем в виде желаний и потом в виде дорогих друзей, которые отвлекают её от практики.»

Он имел точное представление о «дорогих друзьях», которые отвлекали от практики. В одной из своих записных книжек он написал: «Три года назад я обнаружил, что письма от членов моей прошлой семьи стали препятствием в моей духовной практике, поэтому когда приходило письмо, я его не распечатывал и не читал. У меня был опыт того, что всевышний на моей стороне, не смотря на мои неправильные поступки.

Свои духовные рекомендации он продолжил следующими словами:

«Наш ум — величайший мошенник в мире. Он придумывает тысячу различных причин пойти своей дорогой. Есть три способа противодействия этому мошенничеству, которое является ничем иным, как армией мыслей, вторгающейся в осознанный ум.

Первый — относиться к нему как к другу и позволить ему получить удовлетворение. Это очень длинный и многотрудный путь, потому что ему всегда мало.

Второй — относиться к нему как к врагу и изо всех сил стараться от него избавиться. Это возможно только божественной милостью, потому что ум обладает двумя мощными орудиями — различающим интеллектом и воображением. Эти двое могут даже Бога убедить, что чёрное — это белое.

Третий способ — это способ, преподанный Шри Раманой в многодневном безмолвии у подножия священной Аруначалы. Этот способ, взятый на вооружение этим глупцом, заключается в том, чтобы относиться к уму как к пациенту, или скорее нескольким пациентам, которые приходят к доктору жаловаться на свои недуги.

Как доктор, сидя в кабинете, принимает разных пациентов, этот глупец представляет себя сидящим в священной пещере Сердца и принимает разных мыслепациентов. Ты же знаешь, как больные люди любят часами разговаривать о своих болячках. Точно так же мысль любит себя размножать, но доктор постоянно её обрывает словами: «Очень хорошо. Примите это лекарство. Большое спасибо.» А затем вызывает следующего пациента. Вот так этот глупец решил медитировать.

Сначала этот глупец максимально замедляет дыхание, но не доводя до дискомфорта. Для этого глупца два дыхательных цикла в минуту — подходящий темп, что тебе может не подойти, потому что этот глупец практикует давно. На первых порах ты можешь сократить темп дыхания до 8-10 циклов минуту. Избегай появления дискомфорта, потому что он будет порождать мысли.

Этот глупец решил принять двадцать пациентов перед тем, как закрыть медпункт своего Сердца. Он вызывает: «Первый!» и ожидает первого мыслепациента. Мыслепациент может сказать: «Шримати (госпоже — прим.пер.) такой-то нездоровиться. Шри (господин — прим. пер.) такой-то беспокоится.»

Тогда этот глупый доктор говорит: «О, вы первый. Очень хорошо. Имя господа Муругана вас исцелит. Большое спасибо.»

Затем он вызывает второго и ожидает когда второй пациент войдёт в кабинет. «Господин такой-то может получить мукти (освобождение — прим. пер.) в нынешней жизни», — говорит тот.

«Прекрасно. Вы второй. Весь мир получает пользу, если одна душа освобождается. Большое спасибо.»

С третьим, четвёртым, пятым и остальными он поступает аналогично. Когда все двадцать мыслепациентов пришли и ушли, доктор закрывает кабинет Сердца и больше никого не пускает. Теперь он в одиночестве. Теперь время для атма-вичары.

Он спрашивает себя: «У кого возникли все эти мысли?»

Трижды он медленно повторяет вопрос на выдохах.

Затем он в том же медленном темпе отвечает: «У меня, у меня, у меня»

«Тогда кто я? Тогда кто я? Тогда кто я?»

Все вопросы и ответы повторяются трижды, очень медленно.

«Это «Я» не мысль. Это «Я» не мысль. Это «Я» не мысль.»

«Тогда к кому приходит мысль? Тогда к кому приходит мысль? Тогда к кому приходит мысль?»

«Ко мне. Ко мне. Ко мне.» Теперь ум сконцентрирован на источнике.

«Тогда кто я? Тогда кто я? Тогда кто я?»

Теперь дыхание прекращается и внимание на 100% концентрируется на звуке, издаваемом сердцебиением, как-будто он даёт ответ на наш вопрос. Это ничто иное, как самая настоящая пранава (священный слог ОМ и его звук — прим. пер.). Если в этом промежутке шакти, бывшая статичной, приходит в движение или становится динамичной, наступит транс. Если первородная энергия достигнет межбровного пространства, наступит савикальпа самадхи (самадхи с субъектом — прим. пер.). Если энергия поднимается до макушки, наступает нирвикальпа самадхи (самадхи без субъекта — прим. пер.), что есть ничто иное, как сущая Самость.

Однако тебе стоит также знать, что даже если доктор закрыл двери медпункта, некоторые пациенты могут прийти и, заглядывая в окно, жаловаться на свои болезни. В начале атма-вичары за окном множество пациентов. Точно также, не смотря на то, что дверь в пещеру Сердца закрыта, отдельные мысли могут возникать во время дхьяны (медитации — прим. пер.)

Например, может возникнуть мысль: «Сушумна нади (канал праны, соединяющий нижнюю и верхнюю чакры — прим. пер.) господина Айера октрылась»

Поскольку пациент пришёл в неурочное время, доктор его не принимает.

Вместо этого, он продолжает анализ: «У кого возникла мысль господина Айера?» «У меня, у меня, у меня.»

«Тогда кто я? Тогда кто я? Тогда кто я?»

Дорогой С. В полном смирении этот глупец что-то наболтал о том, как он пытается утвердиться в переживании ананды (блаженства — прим. пер.), которое не отличается от Самости как таковой.

Со всей моей к тебе любовью.

Раманагири в Нём

Ом.»

Мне неизвестно как долго Свами Раманагири оставался у Бхагавана. В какой-то момент он вернулся в Альмору, потому что именно там в марте 1950 года у него возникло предчувствие, что Бхагаван должен умереть. Далее рассказ продолжает анонимный автор А. Чела, который позже стал последователем Свами Раманагири:

«В то время как приближался момент нирваны Бхагавана Раманы, Свамиджи находился в Альморе в Гималаях. Примерно за две недели до события Свамиджи получил духовное сообщение от Бхагавана, своего Гуру, о его грядущей нирване. Свамиджи поспешил в Тируваннамалай и ашрам.»

Свами Раманагири как раз успел в Рамашрамам. На чёрно-белой видеозаписи, сделанной в дни кончины Бхагавана, он запечатлён отдающим дань памяти телу Бхагавана незадолго до его погребения. В веренице людей, проходящих мимо тела, он — высокий худой длинноволосый иностранец.

Свами Раманагири отдаёт дань памяти Рамане Махарши (1950): видео

А. Чела продолжает своё повествование:

«После Махасамадхи (кончины святого — прим.пер.) Бхагавана он [Свами Раманагири — прим. автора] хотел вернуться в Гималаи. По пути друг уговорил его провести с ним несколько дней в Мадрасе.

В один из дней, гуляя по берегу, он испытал видение Бхагавана, который, жестом руки показал, что он должен следовать дальше на юг и оставаться там. Это привело его в Тираванмиюр, в то время рыбацкую деревню, но теперь [этот текст был написан в 1977 году — прим. автора] — часть быстрорастущего мегаполиса Мадрас.

Тут он сидел на берегу, погружённый в самадхи. Хозяин дома, принимавший его у себя, не зная, куда его почитаемый гость пошёл, забеспокоился. Были организованы поиски, и Свамиджи в конце концов был найден сидящим под палящим солнцем на берегу в глубоком самадхи.

Когда он вышел из транса, его попросили вернуться в место постоя. Однако Свамиджи сказал, что Бхагаван распорядился, чтобы он оставался на берегу, что он и исполнит. Тогда принимающая сторона решил построить для него на берегу хижину из листьев кокосовой пальмы и организовал для него ежедневную доставку еды.

Часто, когда рыбаки толпились вокруг Свамиджи, он отдавал им свою еду. В другие дни он был погружён в самадхи, не осознавая физических нужд своего тела. Именно это постоянное небрежение привело к туберкулёзу, который в итоге уничтожил его тело. Поначалу он отказывался от лечения, но хозяин места его постоя, к которому он относился как к отцу, настоял на его возвращении в город для лечения.

Во время своей жизни на берегу он начал привлекать преданных. Он твёрдо отказывался играть роль гуру, говоря, что миссия, которую на него возложил Бхагаван, не заключается в этом, но тем не менее вокруг него всё-таки собрались последователи, которых он в итоге консультировал в духовных вопросах. В следующей истории А. Чела описывает как он сам стал последователем:

В тот период в 1950 году я жил в Дели. Однажды в сентябре или октябре мой руководитель посетил Дели и остановился у меня. В первое утро своего визита он рано завершил омовение, вытащил из сумки фотографию Свамиджи, положил её на стол, воскурил благовония и сел медитировать. При первом же взгляде на фотографию моё сердце как-будто замерло. Я был абсолютно заворожен его лучистой личностью на фото и захотел всё о нём разузнать.

Мой гость, завершив медитацию, рассказал мне историю Свами Раманагири.

Тогда я нетерпеливо спросил: «Вы познакомите меня с ним?», на что он ответил: «Да, как только ты снова будешь в Мадрасе.»

Неожиданно и к моему великому счастью в январе 1951 года меня перевели в Мадрас. Явившись на рабочее место, практически первым, о чём я спросил своего руководителя, было когда он познакомит меня со Свамиджи. Он сказал, что собирается к нему вечером, и что я могу к нему присоединиться.

Целый день я работал, с трудом сдерживая восторг, а в конце моментально поспешил в кабинет руководителя. Представьте мой испуг, когда я увидел, что он пуст. И представьте мои чувства, когда охранник сказал мне, что мой руководитель ушёл раньше. Угрюмый и злой я пребывал в нервозном ожидании, не зная, что делать в такой ситуации. Тогда постепенно у меня в уме сформировался вопрос. Почему бы мне не пойти к Свамиджи самому? В конце концов для знакомства с саньяси не требуется формальное представление. Убедив себя в правильности своего решения, я отправился в путь. К счастью, до цели моего путешествия можно было добраться пешком.

Позднее мне стало известно, что когда мой руководитель пришёл к Свамиджи, тот, соблюдая обет молчания, написал на камне: «С тобой должен был прийти ещё кто-то? Почему ты его не привёл?»

Мой руководитель, сам пылкий последователь Свамиджи, осознав, что в своём нетерпении увидеться со Свамиджи, он напрочь забыл обо мне, изъявил готовность сходить за мной, но в ответ Свамиджи написал на камне: «Не беспокойся. Он придёт сам.»

Чуть позже пришёл я. Увидев Свамиджи, я был настолько восхищён, что моя голова пошла кругом и сознание помутилось. «О, Боже, я пребываю в обществе Христа!» — были слова, сложившиеся в моём уме (Свамиджи поразительно походил на Христа во всех смыслах). Я находился в этом состоянии несколько минут. Я даже не помню, совершил ли я намаскар (приветствие со сложенными руками — прим. пер.).

Я видел, как Свамиджи написал на камне: «Это — тот самый человек» и дал прочитать моему руководителю. Я не знал, к чему все эти надписи, и, откровенно говоря, меня это даже не интересовало. Я просто какое-то время сидел там в благоговении и трепете, после чего совершил пранам и ушёл. Только в последующие дни я осознал, что в свой первый визит к Свамиджи я не сказал и не сделал ровным счётом ничего. Чего я достиг? Ничего. Я должен был поговорить с ним и быть принятым в ученики. Этому не было альтернативы. Поэтому несколько дней спустя я снова отправился к Свамиджи. На этот раз он уже не соблюдал обет молчания и я мог с ним поговорить. Но там уже были два человека, и он разговаривал с ними. Но, как ни странно, я не чувствовал нетерпения, ощущая только счастье от пребывания в его обществе.

Время шло, и когда стемнело, меня охватил внезапный страх. Неужели и эта встреча окажется бесплодной? Я посмотрел на Свамиджи. Он вдруг посерьёзнел, смотря в окно. Потом я увидел, как он закрывает глаза. Я тоже закрыл глаза. Установилась полная тишина. Таких глубоких тишины и спокойствия я ранее не испытывал. Затем я ощутил резкий толчок от того, что я могу назвать электрическим разрядом в сердце, который меня потряс и одновременно — колоссальную силу притяжения от Свамиджи, похожую на реактивный двигатель, засасывающий воздух. Всё моё естество как-будто полностью успокоилось, я не паниковал, меня охватило чувство величайшей умиротворённости. Мой Гуру проник в моё сердце и свёл в его глубину мой ум.

Я мысленно спросил Свамиджи: «Вы могли бы принять меня к себе в ученики?» Ответ «Да» также не был произнесён вслух. Но это было очень твёрдое и непоколебимое «Да».

После этого переживания я и Свамиджи будто оба одновременно открыли глаза и посмотрели друг на друга. Свамиджи наклонился ко мне с чарующей улыбкой и заглянул мне в глаза, как бы спрашивая, получил ли я послание и принесло ли оно мне счастье и удовлетворение. Что за радость и облегчение испытал я от этой улыбки! Я знал, что был принят в ученики. Этого было довольно. Я совершил пранам и удалился.

То, как он направлял меня с этого момента, разумеется, уже другая история!»

В начале своего рассказа А. Чела описывает как Бхагаван каким-то образом повелел Свами Раманагири оставаться на берегу. Это «повеление» пришло после значительного переживания, произошедшего в Теософском обществе в южном Мадрасе. Это переживание и его последствия Свами Раманагири описал в письме, адресованном Шуньяте:

«Предорогой Шунья,

В этом письме я должен тебе сообщить, что я отбыл. Я отбыл в дальний край, в место, которое не поддаётся описанию словами. Описать его значит загрязнить. Пароход, на котором я отбыл, очень мощный, он на полном ходу разрезает волны в штормовую погоду. Этот край называют по-разному, но ни одно название не способно описать его сущность.

Одни называли его нирвикальпа, другие — сатчитананда или ниргуна Брахман (Брахман без качеств — прим. пер.), третьи — Бог или Самость, четвёртые называют его чистое сознание или состояние, лишённое эго. Чтобы описать его, мне нужно возвести перед ним огромную стену.

Пароход называется «ум». С помощью праны ты достигаешь места, кажущегося дживе (душе — прим. пер.) таким далёким; но, по сути, оно ближе, чем твоё собственное дыхание. Если в чувствах стоит штормовая погода, пароходу будет тружно плыть в океане самсары (цикла рождений и смертей — прим. пер.). Теперь ты должен понять моё искусство навигации и почему я не подавал известий. Я расскажу тебе что случилось, и почему я не объявлялся.

В тот самый день, когда я отправился обратно в северную Индию, я посетил Теософскую библиотеку в Адьяре. И когда я гулял по саду передо мной возник Шри Бахгаван Рамана Махарши. Он попросил меня следовать за ним. По берегу я дошёл до укромного места, где сел для медитации. Там голос Шри Бхагавана сказал мне, что с этого момента моей единственной заботой (дхармой) будет Самость. Затем он дал мне наставления, которым я следовал несколько дней.

Однажды ночью между полуночью и двумя часами, кундалини (первородная энергия — прим. пер.) поднялась до сахасрары (чакра на макушке — прим. пер.) и джива слилась с Самостью. Звук Ом, исходивший от морского прибоя, вернул меня к осознанию тела, иначе я бы его покинул, потому что в этом состоянии нету того, кто мог бы вернуться и того, кто мог бы сделать для этого усилие. Восстановив осознание тела, я обнаружил, что лишился памяти. Память обо всех событиях, предшествовавших явлению Шри Бхагавана в саду, пропала. Друзья, которые были мне близки, казались незнакомцами. Люди, которых, как я думал, я никогда прежде не встречал, говорили, что мы встречались в Мадрасе несколько дней назад. Все и всё выглядело таким новым, необычным и нереальным.

Сейчас моя память возвращается, но главным образом воспоминания о духовных переживаниях и чувстве глубокой любви. Вот поэтому-то я тебе и пишу, что имена тех, кто дорог моему сердцу, всплывают в моём уме, настолько отличном от ума прежнего.

Жители деревни построили для меня небольшую хижину, но в деревушке, названия которой я даже не знаю, нет почтового отделения, поэтому пока я не могу сообщить тебе обратный адрес. Не думаю, что найдётся почтальон, который пришёл бы сюда на побережье, но позже я тебе его сообщу.

Со всей любовью
Раманагири в Нём»

Свами Раманагири в Каньякумари

Пребывание в Мадрасе оказалось недолгим. Несколько месяцев спустя Свами Раманагири получил новое послание от Бхагавана, направляющее его в Мадурай. Находясь там, блуждая по сельской местности, он снова испытал явление Бхагавана в видении, который велел ему оставаться в холмах Ширумулай (Ширумалай), около 30 километров от Мадурая. Там он провёл остаток своей короткой жизни, продолжая практиковать йогу и самовопрошание.

Он часто погружался в экстатическое состояние и состояние блаженства, настолько, что почти не обращал внимание на тело и его потребности. Об одном из переживаний он написал:

«Целую ночь Ничего, кроме огня, света, блаженства и священного слога (ОМ — прим. пер.).
О, Отец! О, Отец! Что за счастье!
Ни единой мысли, только наслаждение и наслаждающийся
О, Отец! Как же я был близок к потере себя в твоих объятьях.
О, Отец, зачем ты возвращаешь меня в то состояние ума, в котором я страдаю от мыслей и мучаюсь под пытками эго?»

Находясь в более рассудительном и углублённом настроении, он дал следующую оценку состояниям блаженства, переживаемым им благодаря пранаяме и атма-вичаре:

«Блаженство это не порождение фантазии, но самое реальное переживание, на которое мы только способны. Будь это переживание результатом воображения, волосы не вставали бы дыбом, слезё счастья не лились бы ручьями из глаз, из носа не начинало бы течь, тело не содрогалось бы, кожа не становилась бы ярко красной и не происходило бы левитации тела. Как часто, пережив блаженство Матери, я обнаруживал тело в другом месте комнаты. В падмасане (позе лотоса — прим. пер.) тело неспособно передвигаться.»

Свами Раманагири заразился туберкулёзом, который в итоге забрал его жизнь в молодом возрасте 34 лет в 1955 году. Свои последние дни он провёл в санатории в Перундерае (Перундурае).

Не смотря на то, что тело его было тощим и измождённым, он находился в бодром расположении духа.

«Это тело страдает», — говорил он своим посетителям, — «а я в полном порядке. Шакти сейчас сильнее, чем когда-либо прежде, и она тут [показывая на межбровье — прим. автора]».

Стояло лето, и начинался урожай манго. Приняв несколько плодов как подношение, он сделал намёк на свою скорую кончину, сказав: «Я поем вкусное манго сейчас, но уже завтра утром оно станет негодным.»

В течение более часа перед своей смертью он находился в глубокой медитации, настолько, что его волосы стояли дыбом. В последний момент он прошептал: «Идём», — и покинул тело истинно йоговским способом через родничок на макушке. Видно было, как из отверстия в этом месте течёт струйка крови.

Его тело было погребено у подножия холмов Сирумулай в месте, названном им «Рамана падам» (стопы Раманы — прим. пер.), а над его самадхи (место захоронения — прим. пер.) — установлен лингам Шивы. Дважды в год в святилище собираются люди помянуть день его великого переживания у Бхагавана и день его кончины. Устраивается благотворительная трапеза для бедняков. Почтить память этого чужеземного сына Индии собираются до 2 000 человек.

Во время его пребывания в холмах Сирумулай, один из последователей по имени Рамачандран убедил Свами Раманагири каждый день делать краткие заметки. И хоть его мало интересовало писательство или ведение дневника, Свами Раманагири согласился. Вот как он начал свой дневник, озаглавленный «Холодный огонь»:

Любимый Рамачандран попросил этого глупца, хотя бы ради него, каждый день делать по одной заметке, а мой дорогой Раму введён в заблуждение майей, потому и дал мне эту толстую записную книжку.

Рукопись «Холодный огонь», которую мне передали, содержит постулаты и советы, которые, как рассказывают другие последователи, Свами Раманагири давал им в письмах. По всей видимости это — собрание советов, даваемых в письмах, и случайных мыслей, записанных в уединении. Вот некоторые из них:

«Его Имя, принятое однажды с чистосердечной любовью и однонаправленным умом, стоит больше, чем знание, почерпнутое из всех книг мира.

Усвоение знаний — это усвоение невежества. Разусвоение — вот настоящее усвоение.

То, что ты расказываешь о других, ничего не говорит о них, но говорит о тебе.

Сила внимания привлекает сильнее, чем сила красноречия.

Джняна и бхакти (знание и любовь — прим. пер.) неотделимы друг от друга. Невозможно знать Его, не любя, и невозможно любить Его, не зная.

Непривязанность не означает безразличие; любовь не означает привязанность; привязанность есть то, что берёт; любовь есть то, что даёт.

Закрой все двери и дверь отворится.

Религия — это опыт. Её нужно практиковать, а не изучать и обсуждать, и во всяком случае не проповедовать. Те, кто проповедует, не знают; те, кто знает, не проповедуют.

О мирских неприятностях: ты должен поступать таким образом, какой сам считаешь наилучшим, но лучше держаться подальше от чужих тарелок, как бы сладостно и привлекательно они ни выглядели. И сахар, и мышьяк оба белые.

Когда душа обратила ум к божественному, произойдут две вещи. Сначала она получит радостное переживание, которое покажет ей, что она на правильном пути и прогрессирует. Потом, когда дьявольские силы заметят, что она прогрессирует, они начнут чинить садхаке (подвижнику — прим. пер.) всяческие препятствия в виде мирских неприятностей, умственных беспокойств и сексуальных побуждений. Я думаю, что ты достиг второго этапа и столкнёшься со всё большими препятствиями. Не не обращай внимания. Они полезны постольку, поскольку заставляют мир нам надоесть.

Если позволить эго играть с нашими эмоциями, оно способно на разрушения. Только сведением эго к его источнику можно глубочайшее горе превратить в ананду (блаженство — прим. пер.)

Совершенство в любой форме — это проявление божественного. Наивысшая услуга человечеству — это самовопрошание, а наилучшее лекарство от этого мира — Самореализация, но это не значит, что мы ничего не должны делать для других. Пока у нас нет сил отвлечь ум от объектов органов чувств, мы должны и обязаны делать для других всё, что в наших силах. Самоотречённые поступки вскоре породят силу самоуглублённости, но когда ум станет интровертным, мы не должны испортить то, что приобрели внешней активностью.

Главное в поклонении не то, чему мы поклоняемся, но сам факт поклонения, и если в нас есть любовь, мы с лёгкостью можем отказаться от ощущения «Я», которое как стена стоит между нами и Богом.

Любовь ученика к Гуру важнее силы самого Гуру.

Поведение глупца и мудреца одинаково. Различие в том, что глупец переходи от жизни к жизням, в то время, как мудрец — от жизней к Жизни. Один оставляет океан позади, а другой возвращается.

Говорить или писать о Нём есть загрязнение. Единственная истина, которая становиться ложью, будучи выраженной в словах — это ахам брахмасми (я есть Брахман — прим. пер.) или шивохам (я есть Шива — прим. пер.).

Наилучшее орудие защиты — ахимса (непричинение вреда живому — прим.пер.) Наилучшее орудие нападения — любовь.

Эго будет рыдать как безумное, когда увидит, что его вот вот уничтожат.

Человеческое тело — величайшее препятствие в реализации Самости, но оно в то же время и единственное для этого средство.

О, Мать! Что за болезненное блаженство ты дала этому ребёнку! Мать всегда одинакова, но мы разные, в зависимости от чистоты тела, ума и сердца. Поэтому блаженство Матери иногда приносит нестерпимую боль, а иногда нестерпимую радость.

Отречение от того, кто отрекается, есть отречение.

На коленях у своего отца, Мать, Отец и Я — одно целое; или не никого, кроме Этого.

Стать блаженством это совсем не то же самое, что наслаждаться им. Вчера вечером я не мог заснуть из-за громкой музыки раздававшейся неподалёку. Поэтому я лежал и в уме повторял пранаву. Внезапно всё стало настолько спокойным, что я удивился глубине этого спокойствия. Затем я обнаружил, что плыву в красивейшем серебристом океане. Затем тело стало перемещаться обратно по поверхности, как-будто уносимое неким потоком. Я не предпринимал никаких усилий, наслаждаясь непринуждённым движением подобно листу в огромной реке. Потом я вернулся в сознание бодрствования из-за ужасной тряски как во время замлятресения или когда Мать взбирается на гору Меру. Сперва я подумал: «Мне лучше сесть на случай, если наступит самадхи.» Одновременно с этой мыслью я поджал анус, чтобы Мать не обратилась вспять. Это заставило верхнюю часть тела подняться как пружина без какого-либо мышечного усилия, кроме поджатия ануса. В результате всё тело оказалось в воздухе… Пока я сохранял анус поджатым, тело висело в воздухе. Когда я ослабил сжатие, тело опустилось на кровать. Меня переполняла печаль, я был готов разрыдаться, потому что Мать обратилась вспять и я не достиг самадхи. Я снова почувствовал себя жертвой этих дурацких способностей, которые не делают человека более духовным. Напротив, они питают эго, делая его коварнее и сильнее и намного усложняя задачу его преодоления.

[Не смотря на то, что это без сомнения является описанием опыта левитации, зашифрованный язык не даёт ясного понимания того, достиг он его произвольно («сжатием ануса» и удержанием Матери), в чём потом раскаивался, или это просто произошло спонтанно — прим. автора.]

Мы заключены в стенах наших собственных мыслей.

Из всех людей, избранных 108. Из этих 108, избранных девять. Из этих девяти, семь сходят с ума. Один осознанно возвращается в майю, а один уходит к Господу.

О, Отец, зачем ты привёл меня в это место? Тут должен быть зал. Я здесь жестоко страдаю. Даже от самой страшной пытки наступает облегчение во сне, но здесь нет сна. Я рыдаю без слёз и утратил даже последнюю способность: способность молиться. Я ощущаю себя собакой, без устали гоняющейся за собственным хвостом. После бесконечной темноты, маленькая белка пришла и уселась передо мной. Я спросил белку: «Ты тоже пришла погоняться за своим хвостом? Или ты — посланница моего отца?» Белка улыбнулась и убежала. Появление белки вызвало во мне будоражащее чувство радости и две слезы скатились из правого глаза. Первая слеза вернула мне веру, а вторая дала силу для молитвы.

О, Отец, пусть каждый человек будет счастлив. Пусть всякое существо имеет мир и благословение. Помоги родителям, некогда давших мне эту грубую форму, познать Тебя. Помоги всем дорогим и близким. Отец, отец, не давай мне ни эго, ни ума. Сделай меня безыскусным и смиренным и дай мне всегда говорить истину. Отец, пусть я никогда не соприкоснусь с деньгами, и не попусти мне иметь плотских мыслей, желаний или снов… ОМ ШАНТИ ОМ ШАНТИ ОМ ШАНТИ

Спустя дни и ночи молитв, белка снова пришла, села передо мно и спросила: «Кто страдает? Кто молится?»

Не существует тайных доктрин, тайных мастеров, тайных учений, тайной Индии, только тайные авторы. Их секрет — это деньги и слава. Какой смысл подавать еду, если её нельзя есть? Разве можно назвать непредложенную еду «тайной»?

Никто не приступает к садхане (духовной практике — прим.пер.) от невзгод, но благодаря счастью. Только счастливы человек может стать хорошим йогом. Также не принимают саньясу из-за личной потери, но потому, что нечто приобрели.

Это игра в игрушки, но она не для детей. Это безумная игра, и когда ты не знаешь, что это — игра, ты жестоко страдаешь. Медитация для сильных, а не для слабых.

Я ощущаю кипящее давление в области пупка и некую нервозность как перед важным экзаменом. Я больше не могу спать. Стоит мне прилечь, я получаю электрические разряды в различных частях тела, и когда они происходят в голове, я схожу с ума. Пока мы пытаемся балансировать на лезвии бритвы, мы непременно упадём и будем рассечены на куски, но нам нужно пытаться, пока не сдадимся. Вопрос не в равновесии, а в равновесии без усилия.

С помощью интеллекта мы обретаем умение различать; посредством переживания мы обретаем знание.

Блаженство Матери подобно будоражащим винтикам безграничной радости, вкрученным в каждую клетку тела.

Различение — это наша судьба.

Господь Рамана, Господь Субраманья, Господь Шива, мой Отец и Самость — одно и то же. Мать — Его инструмент, Арунагири — их чадо, а Раманагири — этот глупец. «

Самадхи Свами Раманагири (святилище)

Хранитель святилища Свами Раманагири в деревне Вадипатти в 25 км северо-западнее Мадурая рассказал:

Бхагаван (Рамана Махарши — прим. пер.) дал ему (Свами Раманагири — прим. пер.) маленькую миску для подаяния, сделанную Им Самим из скорлупы кокосового ореха. В следующие несколько дней он не мог собрать достаточно пищи во время бхикши и посетовал Бхагавану на это. Бхагаван сказал ему, что с этого момента ему не надо больше ходить за подаянием, потому что его к нему будут приносить. С тех пор ему уже не приходилось беспокоиться о пропитании.

Источник:
Дэвид Годмэн

Смотрите также:
Подробнее о Шуньяте (Альфреде Юлиусе Эммануэле Соренсене)